|
|
|
|
|
|
 |
Жизнь как единственное
платежное средство
Список
надежд, хронология заблуждений
8 января. Пришли работать в бассейн, а там нет места. Вокруг красиво, как в волшебном сне - на трибунах сервированные столики, вода эффектно подсвечена и пускает по высокому потолку тысячи солнечных зайчиков. Зато артистам приходиться работать за уродливыми стартовыми тумбами, вдали от публики, на двух квадратных метрах. Мы явились после того, как музыканты успели оплести все это крохотное пространство своими бесконечными проводами, подзвучками, микрофонами, и уже негде было стоять, не то, что танцевать. Я суетилась, просила подвинуться, поругалась с заказчиком, но изменить, что-либо было невозможно. Мы ушли. Без денег. До метро добирались на трамвае, которого ждали почти час. У метро я не выдержала и от бессилия и злости разревелась на глазах у своих людей. Смешно.
12 января. Ночью должны были работать на презентации концертно-продюсерского центра «Сова». Ребята заплатили нам еще два месяца назад, рассчитывая провести вечеринку в декабре. Но что-то у них не получилось, и все перенеслось на старый новый год. И вот ночью, в стужу, Игорь везет меня, простуженную, почти слепую и глухую от высоченной температуры, в Театр Эстрады отрабатывать давно потраченные деньги. Там мы сидим два часа в ожидании публики. Артисты чувствуют, что задержка - не простая случайность и волнуются, что им не заплатят. У нас другая проблема: мне совсем плохо. Организаторы приносят ящик шампанского, и люди на время забывают о своих дурных предчувствиях. Мы не пьем, и потому нам нет никакого облегчения. В два часа ночи раздается команда начинать представление. Мы танцуем «Яблочко» - с прыжками, трюками, присядкой, будь она неладна. В зале – шесть человек! Говорят, что остальным артистам так и не заплатили – сбора-то не было.
18 января. Елена Сергеевна [1] сосватала нас Полунину. Он вернулся из заграницы, и планирует провести фестиваль женской клоунады «Бабы-дуры». Собираются все, кто хоть боком причастны к женскому полу и дурацкому делу. Говорят, что приедут люди со всего света, и будут несколько дней куролесить на разных площадках.
23 января. Решили, что на полунинском фестивале будем танцевать «Яблочко». Номер, конечно, сложнее остальных. Но, во-первых, матросиками мы классно смотримся, а во-вторых, это единственная наша приличная фонограмма.
25 января. Несколько часов подряд пытались ровно наклониться в бок. Так и не наклонились.
30 января. Каждый день учим по одному движению из «16 тонн». Каждый день забываем то, что выучили вчера. А так как, вычитая один из одного, получаешь ноль, то к разучиванию второго движения мы не приступаем уже почти месяц. В результате номер, который должен перевернуть всю нашу жизнь, дать возможность поиграть в эротику, женственность, балет и красоту, не двигается дальше первых тактов.
1 февраля. На неделю:
- упражнения на равновесие, прыжки, упражнение на разработку коленного сустава и подъема, упражнения на расслабление и жесткую фиксацию. Кроме того, любой ценой сдвинуть с мертвой точки «16 тонн», и постараться при этом первое - никого не убить, второе - выжить самой.
23 февраля. Утром позвонил режиссер и сказал, что Театр эстрады сгорел. Сначала я решила, что это шутка. Потом - что сгорели наши десять концертов, двадцать тысяч рублей, реклама, возможность отработать номера, занять детей, танцевать в нормальных условиях, приглашать гостей… Но достаточно было представить, как там все уничтожено, искалечено, чтобы перестать себя жалеть и ужаснуться общей беде. Похоже, грядут совсем тяжелые времена. Но и полгода назад наши «времена» весили не легче. Однако! Какие мы огнеопасные девочки – за короткий срок «под нами» сгорает уже вторая сцена.
2 марта. Встречалась с Полуниным, определи время нашего выступления. Когда Слава глядит тебе в глаза, то кажется, что он думает о том, что не успел додумать вчера. О деньгах никто не заикнулся. Что деньги - люди давно не работали, и будут ужасно нервничать.
3 марта. С «16 тоннами» ничего не ясно. Стиль, жанр, образное решение - все разбивается об эмоциональную и физическую рыхлость девочек. Они должны выглядеть как огромные сказочные бабочки, а не затрапезные домохозяйки. Эй, граждане, кто-нибудь помнит заклинание, превращающее тыквы в кареты?
6 марта. Ближе к ночи поехали в Дом кино на открытие фестиваля. …Когда мы вышли на «сцену», а точнее говоря на шаткий помост, то оказалось, что он сооружен из плохо подогнанных щитов, укрытых черной тряпкой. С первого нашего движения, щиты от тряски стали расходиться, но огромных полутораметровой глубины щелей заметить было невозможно – их скрывала тряпка. Мы танцевали на этом минном поле «ползком», на ощупь, проверяя, можно ли поставить ногу. И все равно проваливались. Бедная Танька влетела в самую большую дыру, и чудом не рухнула под площадку. И ради этого мы полгода бились над каждым шагом и жестом? Вокруг полно знакомых из «прошлой жизни». Театроведы и журналисты, сидя за столиками, как на скамейке запасных, интересовались, с какого горя я подалась в клоуны. «Здесь больше платят» - отвечала я шуткой. Она оказалась слишком горькой на вкус. Хотелось окунуться в гигантский аквариум, стоящий по середине фойе, но он был уже занят - всю ночь в нем плавал какой-то одинокой, голый человек (б-р-р!).
7 марта. Продолжается эпопея с напольными покрытиями. Для тех, кому не нравиться танцевать на расходящихся щитах, поступило специальное предложение – ровное, гладкое стекло. Именно на нем мы танцевали сегодня ночью «панков» в Зеркальной гостиной театра-Буфф. Жалкое, уморительное зрелище. Вместо грозных бандиток перед зрителями предстали три шатающиеся, неустойчивые тушки. Чудо расчудесное, что никто не шлепнулся. Но мало того! Площадка такой конфигурации, что публика располагается за спинами исполнителей, по бокам колонны, а перед глазами самих выступающих – лишь стена и лицо скучающего звукооператора. Так что увидеть наше, с трудом держащиеся на ногах, трио зрители могли только сзади.
8 марта. Весь день я проторчала на пустой сцене концертного зала «Карнавал». …Как и двадцать с лишним лет назад, меня перед началом спектакля настигает это ощущение пробуждения неведомых магических сил. Когда все вокруг, и люди, и предметы меняют черты и свойства, когда грубо намалеванные декорации становятся прекрасными дворцами, грим и маски – лицами, дешевые блестки – бриллиантами, а Сашка и Машка – Принцем и Принцессой. Сам спектакль не так ошеломляет и осчастливливает, как эти волшебные метаморфозы. И будь я на месте Золушки, возможно и вовсе не поехала бы на бал, а осталась со старушкой Феей, учиться чудесам преображений и перерождений. Еще до концерта было ясно, что наш балет впервые в жизни оказался в компании очень сильных артистов. На звездном фоне мы не потерялись, но грандиозного успеха не было. Ибо шоу ужасно затянулось, и француженка, работающая перед нами, всех утомила, а нас «перегрела». У меня кошмарно болели оба колена, и на присядке я боялось, что буквально останусь без ног. Но все закончилось благополучно. За вечер мы увидели много интересных номеров и коллективов. Больше всего поразили веселые хохлы, отплясывающие в валенках, свою украинскую интерпретацию ламбады. Невыносимо смешно и колоритно. Яркая мешанина из жанров, идей и направлений невольно заставила меня подумать о бессовестном убожестве нашего телевидения. В мире, да что в мире, в нашей стране, и даже городе, столько интересного и чарующего, а в «ящике» - съезды, сплетни и «Санта Барбара». Миллионы плохо обеспеченных, мало образованных людей, не имеющих шанса выбраться дальше дачного участка, никогда не узнают, в КАКОМ мире они живут - среди каких красот и талантов.
17 марта. Снова позвали в проклятый бассейн. Обещали, что провода уберут. Не верю. Но отказаться не смогла – людям надо на что-то жить? И предложила станцевать на вышках: по одному человеку на каждой. Режиссер, аж засветился от радости, а девицы узнав о моем решении, приуныли. Во-первых, они не умеют плавать, во-вторых, у Зои свои отношения с высотой, а в третьих, номер надо заново разводить, т.е. считай учить заново. Я сделала вид, что не вижу их сопротивления, выгородила зал стульями, и начала репетировать.
…
19 марта. Вечером должны были втроем встретиться на «Петроградской», и отправиться на телевидение снимать номер для конкурса «Пышка 93». …Когда мы пришли на студию, то выяснилось, что нас обманывают – им нужен не танец, а толстые рожи для рекламы конкурса. Мы ушли. Я так больше не могу. Эта ноша не по моим силам, но и бросить ее невозможно. Я говорю себе: «Потерпи еще один денек, и помощь придет». Странно, но «на один день» сил хватает уже больше года.
20 марта. В бассейне встретили «звезд» – Квашу, Пьеху, Корнелюка, Женю Александрова. «Вот, - говорю девицам, - и они вынуждены здесь дурака валять, на хлеб зарабатывать и на пьяные морды смотреть. Так что нормальной жизни и у них нет». Но девушкам было не до моих просветительных сентенций, они пробовали освоиться на вышках. Зоя «внизу» - на трехметровой, Татьяна – на семиметровой. Поднявшись на свою десятиметровую высоту, я обнаружила, что, в отличие от нижних вышек, моя площадка почти не ограждена страховочным бортиком, и ее края ничем не защищены. Вода внизу мерцает манящим голубым сиянием, и, добавляя к высоте еще три метра «глубины», зовет и тянет к себе как магнит. И сладко, и страшно. После репетиции мы еще больше тревожились – как выходить, как спускаться, и главное, как работать, не видя друг друга. Скоро выяснилось, что беспокоились не зря. Поднялись это мы под стон и вой хмельной публики на свои места, встали в позы, а Александров возьми да и запусти фонограмму, черт знает, с какого места. Как отработали – не ведаю. Как спускалась – не помню. Кто-то из артистов сказал, что зрелище было шикарное, но не хватало финального прыжка в воду. …Да, прыгнуть было бы не плохо. Но и за сделанное впору орден давать. Зоя, бледная от напряжения, после номера не ругалась и не жаловалась, но молчала так звонко, что я поняла, эти вышки она мне долго не забудет.
…
1 апреля. Ездили в компании «погорельцев» из Театра Эстрады работать в Петрокрепость. Думала, что будет праздник, путешествие и хороший зал. Но погода ужасала серостью и сыростью. В автобусе было жарко, воняло соляркой, и вопило радио. А в зале оказалось холоднее, чем на улице. Пришлось отправиться гулять. Среди деревянных и каменных бараков красовался, сброшенный из другой галактики, голубенький особнячок со своим личным, чистым тротуаром, искусственной пластиковой травой и вывеской «банк». За ним тянулись сараи, избушки, грязь, болото, а дальше – Ладога, мокрый и холодный конец света. К нашему возращению сцена так и не прогрелась. Температура была такой низкой, что сводило мышцы, и после номера мы не только не вспотели, но даже не согрелись. Зал веселился и аплодировал. Нас не хотели отпускать. Кланяясь в шестой раз, я боялась, что мы в своих купальниках покроемся инеем. Обратно ехали одной большой семьей – травили байки и сплетничали.
…
3 апреля. Проблема с фиксацией поз. Толстое тело иначе смотрится. Большие животы «съедают» руки и ноги, сливают тело в бесформенный ком. Чтобы эту кашу-размазню превратить в изящную графику, нужны специальные позы, положения корпуса и рук. Пришлось некоторые «хореографические» вещи из «16 тонн» убрать, и работать не балетмейстером, а скульптором – лепить девушку без весла.
8 апреля. На завтра:
13.00 – 13.20 шаги по кругу, упражнения «взять – отдать»,
13.20 – 13.40 туры, повороты, шене,
13.40 – 14.00 полька, вальсовый ход и галоп,
14.00 – 14.10 перерыв,
14.10 – 14.40 «Яблочко»,14.40 – 15.20 «тонны», 15.45 – 16.00 растяжка.
С 16.00 до 19.00 два детских урока, с 19.00 до 21.00 два урока аэробики.
А сегодня можно гипнотизировать телефон, в надежде, что позвонят и, наконец, предложат на выбор - работу, деньги, или мгновенную, легкую смерть.
10 апреля. Все-таки сняли на телевидении «Яблочко». С трудом и скандалами. На вахте поклонники «запрещенной» передачи Невзорова устроили, что-то наподобие баррикады, и все ходы перегородили плакатами с мистическим требованием - «Верните наши 600 секунд!». На студии у всех заговорщицкие лица, а происходящее напоминает дворовую игру в шпионов. Нам объявили, что времени на грим, разводки, и дубли нет. Показали края, за которые нельзя заходить, отказали в разумной просьбе убрать из-под ног везде преследующую нас тряпку, сказали, что репетируем, а сами снимали… Единственными профессионально думающими людьми в этом бардаке были Таня и Зоя.
19 апреля. Пусто. Работы нет. …Месяц я уговариваю себя зайти в «Канкан», но до смерти не хочется работать в кабаке. Пусть он рядом с домом и репетиционным залом, пусть на нем блестит вывеска «кабаре», и говорят, что там даже есть сцена. И все равно кабак, а не театр. Кстати, позвонили Фиссоны[2]. Сказали, что есть возможность за «хорошие» деньги поехать в Германию. Что за Германия такая? У нас и паспортов-то нет.
21 апреля. Немец, о котором говорили Фиссоны, пророчит нам великий успех. Взяв в руки наши фотографии – снятые, кстати, на самые что ни наесть распоследние деньги – не хотел с ними расстаться, и умолял разрешить снять копии. Узнав, что все упирается в паспорта, он сказал: «Мы дадим вам хорошие деньги, вы купите на них чиновников». Я заметила, что нам нужны не чиновники, а паспорта. Он ответил, что это одно и тоже. Оказалось, что все-таки это не одно и тоже.
22 апреля. Немец торопит. А мы попали в самое пекло – только что начался обмен старых загранпаспортов на новые. И полчища челноков, артистов, бизнесменов и самих чиновников на перегонки спешат получить заветный пропуск в заморский рай. «Что вы хотите, - отвечают мне, - только что сам мэр Собчак потерял паспорт, так мы и ему делали новый неделю!». Господи, зачем Собчаку паспорт? – у него и так все есть. А нам заплатят кучу марок, и мы сошьем обувь и костюмы к самому прекрасному номеру на свете. И когда вы, Анатолий Александрович, его увидите, он вам так понравится, что вы еще будите гордиться, что уступили нам свою очередь.
23 апреля. Работаю как всегда, а поздно вечером и утром, открыв записную книжку, обзваниваю всех подряд в надежде найти человека, способного помочь с паспортами. В результате с изумлением обнаружила, что некоторым звоню уже по третьему разу. Игорь [3] погоняет, и не разрешает прекратить бесполезные поиски.
24 апреля. Я стала заговариваться. Свидетели уверяют, что это выглядит забавно – как будто сломанная игла проигрывателя хаотично скачет по пластинке. Все наши старания, муки, терпение – все напрасно. И эта тусклая, вязкая мысль не так нестерпима, как другая – о том, что где-то есть море, пальмы и звери… Тихая, спокойная жизнь на солнечном берегу, и белый волан со свистом приземляется у чьих-то ног.
25 апреля. Наперекор всему, и, прежде всего собственным убеждениям, договорилась о просмотре в «Канкане». Я не позволю своему детищу развалиться. …Живой не сдамся.
26 апреля. Таня не пришла, и просмотр не состоялся. Зато состоялась встреча с представителями какой-то «левой» турфирмы, обещающими выправить паспорта за три дня. Что за афера! – нас наверняка обманут, или фальшивку подсунут, или просто деньги отнимут. Игорь настаивает, что надо рисковать даже такими сумасшедшими деньгами.
28 апреля. Позвонили «аферисты», и сказали, что два паспорта готовы. «Опаздывает», как всегда Татьяна - у нее нет питерской прописки, и оформление затягивается на день. И что? Этому надо верить?
30 апреля. Ближе к вечеру отправились за паспортами. Я прятала, выданные немцем доллары то в кулаке, то в кармане, и все боялась их отдать. Меняли деньги на документы, как в кино – синхронно, озираясь по сторонам. Потом каждый долго разглядывал всю добычу. Невозможно представить, что получилось – никто не верил. Никто кроме Игоря. А вдруг они все-таки фальшивые?[4]
1 мая. Показались в «Канкане». Условия престранные – звонишь в шесть вечера, и тебе сообщают, есть работа или нет. Наберется народ в зале – позовут и заплатят, а будет клиентов мало – не позовут, и не заплатят, хотя и прождала весь день. Сцена маленькая. Выхода ждешь на кухне, или в коридоре, по которому бегают официанты с подносами. Когда танцуешь, чувствуешь запах с кухни, и видишь, что лежит на тарелках, у сидящих за первыми столиками.
10 мая. На последней репетиции подводили итоги последних четырех месяцев. Сорвавшихся выступлений оказалось на порядок больше состоявшихся, а из одиннадцати отработанных концертов, почти половину мы станцевали бесплатно. Несмотря на опостылевшее безденежье, я предложила Тане и Зое большую часть немецкого гонорара отдать на костюмы для «16 тонн». Девчонки молодцы! Ясно, что они мечтали хоть раз подержать в руках вознаграждение за свой каторжный труд, но у них хвалило сил без упреков и жалоб отказать себе даже в этом.
11 мая. Едем! Едем! Мы увидим дальние страны! Мы сошьем костюмы! Мы будем танцевать в «Канкане», у нас будет постоянная работа и заработок, я потрясу мир любовным стоном - танцем «16 тонн»… Едем! Теперь все будет хорошо!
«Хорошо»
Вести рабочие дневники меня приучили в институте. Пока я была театроведом, то записывала в них впечатления от книг, спектаклей и фильмов. Превратившись в актрису и хореографа, я продолжаю вести тетради по привычке, фиксируя все стороны жизни коллектива. Такие заметки сохраняют важные частности и подробности, организуют волю и сознание пишущего, а главное – прекрасно заменяют любого психотерапевта. Перечитывая страницы двух – трехлетний давности получаешь ответы на все «почему, да отчего», «кто виноват» и «что делать». Ты замечаешь, как изменился сам, как изменился мир вокруг, насколько ты отклонился от некогда выбранного курса, каким путем и с какой скоростью движешься. Сейчас, из другого века, из другого тысячелетия мне странно читать эти тексты, полные жалоб и надежд. Все иллюзии, наивные расчеты, скрытые мотивы в них видны как на ладони. И в первую очередь поражает, заявляющая о себе в каждой строчке, простодушная вера автора в спасительную силу одноразового чуда, будь то гастроли, постоянная работа или деньги.
Теперь, зная последующие события, не перестаю удивляться, как послушно и буквально, пункт за пунктом, кто-то в очередной раз исполнит мои требования. Появятся и «дальние страны», и костюмы, и постоянная зарплата в «Канкане», а наш коронный номер «16 тонн» лишь на сцене одного только Мюзик-холла мы исполним почти тысячу раз. Однако, что касается утверждения «все будет хорошо» … У жизни и у меня оказались очень разные представления о том, что такое «хорошо».
Мы вернулись из Германии счастливые и окрыленные. И сразу же начали регулярно выступать в «Канкане». Благодаря ежедневной работе мы постепенно приобретали сценический опыт, и, кроме того, начали получать скромные, но постоянные гонорары. Но ни этих, ни привезенных из поездки денег на роскошные и богатые костюмы не хватало. А нужны были только такие. …Мое упрямство не было блажью или прихотью. Мы создали номер, который открывал перед нами новые горизонты, и я не собиралась добровольно отказаться даже от гипотетического шанса выйти из подвала и ресторана к настоящей, театральной публике. Требовалось раздобыть еще как минимум пятьсот – шестьсот долларов. По тем временам это была уже серьезная сумма. Нам же она казалась огромной. Со слезами, обидами и разочарованиями я заново прошла все, знакомые по «паспортной истории», круги депрессии и отчаяния. Но на сей раз, кошмар длился не неделю, а три месяца. Я заперла себя в проблеме как в клетке, ничего не соображала, и даже если бы захотела все бросить, то не смогла бы, потому что уже не видела ни дверей, ни запоров своей темницы.
Меня выручил хозяин «Канкана» Володя Неверов. Наплевав на все интриги, советы, и даже собственные интересы, он добавил недостающую сумму, с условием, что мы, по-прежнему получая зарплату, как минимум год будет работать в его шоу. Но спустя пару месяцев, на варьете обрушились финансовые беды, штат артистов сократили до самого минимума, и мы, с нашими потрясающим номером и только что сшитыми нарядами, оказались лишней обузой. Неверов просто отпустил нас. С костюмами. Без обязательств и расписок. Мы получили свободу и костюмы, но потеряли работу и зарплату, и все предстояло начинать заново. С тех пор это ошалелое разглядывание разбитого корыта в нашей биографии повторяется постоянно. И все время думаешь, что не хватит сил подняться, и никогда не наступит «хорошо».
Потребовалось почти десять лет, дабы понять, что никаким одноразовым подвигом, верным решением, или денежным взносом невозможно превратить всю оставшуюся жизнь в нескончаемый викэнд. Что призыв социалистических времен выполнить пятилетку в четыре, или три года абсурден и вреден не только в экономическом, но и бытийном плане. Что каждый отпущенный день приходиться именно проживать, а не экономить, превращать в заначку, брать или давать в долг. И что в этом и заключается главная «хорошая» для человека сторона бытия. Хотя сам человек редко и неохотно соглашается с таким порядком вещей. Почему? Возможно потому, что в детстве почти всем нам взрослые обещали нечто другое.
В зависимости от возраста, нам говорили, что если:
- кушать кашу и не шуметь,
- слушаться старших, и никуда не уходить без спроса,
- прилично учиться в школе,
- поступить в институт,
- удачно выйти замуж или жениться,
- устроиться на престижную работу,
- правильно вложить деньги и т.п., то «Все» будет «Хорошо».
К тридцати годам, в глаза не видя обещанное «хорошо», мы отправляем на его поиски уже собственных детей, отрывая их от природы и всего живого. Не от красивых пейзажей и чистого воздуха, а от самого бытия, спокойного и полного в нем воплощения. Мы не желаем знать, что все выше перечисленные уловки, за которые мы пытаемся выкупить у жизни «хорошо», для нее даже не фальшивая монета, а полное ничто. Такое же ничто, как расчет муравьев на то, что, построив муравейник по специальному плану, они навеки обезопасят себя от дождя, огня и человека, и все будет «хорошо». С детства мы готовимся к грандиозной сделке: в обмен на съеденную кашу, послушное поведение и отличный аттестат надеемся получить избавление от жизни: смерть или старость, Рай или пенсионные радости, но в любом случае - покой и отсутствие проблем.
Но наша меркантильность, не вызовет у «высших сил» никакого ответного интереса. Им просто нечего дать нам в замен - в природе нет завтра, нет «плохо» и «хорошо», и вообще нет никакого склада будущих ситуаций, испытаний и наград. Попытки жить впрок, на черный день могут вполне показаться «удачными», или «безуспешными», но при этом они с бытийной точки зрения абсолютно бессмысленны, а их результаты случайны как выигрыш в казино. Мы не знаем, каким будет строй в нашей стране через двадцать лет, и даже в каких границах она будет существовать. Мы не знаем дождливое или засушливое предстоит лето, и не знаем, на чей дом рухнет захваченный террористами самолет. Мы даже не знаем точно, удастся ли сегодня при всех стараниях приехать на работу во время. Но при этом мы знаем, что будет «завтра», и что его, при определенной ловкости, можно сделать «хорошим»! Чудеса, да и только!
1
день – 1 у.е.
А если все не так? Вдруг то, что нам представляется ценой – все эти каши с пятерками – и есть жизнь? А часы, дни, годы, которые мы воспринимаем как жизнь, наоборот - цена? Тогда можно перестать запихивать в себя остывшую овсянку, а есть с аппетитом, и только когда хочется. Можно учить физику просто потому, что она интересна, и танцевать из чистого удовольствия.
Представьте себе, что на всем, что мы делаем, зарабатываем и покупаем, висят особые, не снимаемые ценники. Хрустальная ваза - 5 дней жизни, телевизор – 30 дней жизни, просмотр по нему сериалов и футбола – 8786 дней жизни, руководящая должность – 4568 дней жизни, ссоры с тещей – 608 дней жизни, деньги – 11876 дней жизни…За многое ли мы действительно хотим платить такой валютой? Но ведь платим! За все – за блистательную карьеру или нищету, за любовь или одиночество, за труд или безделье, за творческие взлеты или обывательскую скуку – мы платим одной и той же монетой. Жизнью. Здесь нет никакой разницы в цене геройства и предательства, счастья и горя, никаких льгот, скидок и кредитов. Жульничество настолько невозможно, что за него даже не придумано порицание. И мы никогда не знаем, сколько в нашем «кошельке» осталось лет. Все, что нам дано – решать, на что потратить сегодняшний день.
Но
мы отказываемся от этой единственной,
реальной возможности и кладем
едва народившееся «сегодня» на жертвенный
алтарь бога жадности и страха именуемого
«Завтра». Мы не живем, а «наживаем».
Наживаем карьеру, деньги, вещи, страхи и
усталость: больше вещей
– больше страхов и усталости. И при этом,
совсем не «нажив»
гармоничных отношений с миром и самими
собой, утрачиваем
даже память о том, как в детстве, или позже, в
момент всепоглощающей влюбленности, умели
действительно жить – чувствовать
огромность, бесконечность одного
неповторимого дня, вмещающего в себя
знакомства с бесчисленными мирами,
нескончаемые приключения и открытия.
Сдачи
не будет
Сегодня я думаю, что девять лет назад, мой балет был спасен не тем, что я, почти потеряв себя, превратилась из человека в таран, крушащий невидимые стены всяких мелких и крупных проблем. Не Германией. Не, даже Неверовым. А тем, что во мне все-таки осталась крохотная капелька жизни – согревающая сердце любовь к своему делу. А еще тем, что Зоя любопытна, и ей всегда интересно узнать, что будет дальше. И тем, что в Татьяне жизнелюбия в сто раз больше, чем практичности. Нас спасла неопытность, незнание правил игры, непослушание, и куча других вещей, которые принято считать недостатками, гарантирующими неудачи.
Не надо было так убиваться из-за костюмов, паспортов, и даже работы. То, что огромное количество дней было проведенное мной в каком-то умопомрачении и отчаянии не прибавило нам ни денег, ни славы, и лишь мешало чувствовать и творить. Мы с удовольствием, честно и последовательно трудились, помогали друг другу, нас поддерживали близкие люди, наше «искусство» было веселым, добрым, приносило радость случайным зрителям. Мы жили - интересно и полноценно. И только не понятно, откуда пришедшее «знание», что все это должно приносить деньги, комфорт и статус, не давало почувствовать, что сегодня, и каждый день, мы очень счастливы. Скорее всего, в нашей биографии были бы и Германия с паспортами, и работа с костюмами. А если не Германия, а что-то другое.
Несоразмерно великие силы, время и страсти, потраченные на «пробивание» в «люди», не приносят дополнительных дивидендов и не возвращаются обратно в виде сдачи, или бонуса. Они пропадают бесполезно, оставляя нам только пустоту, горечь обмана и разочарование. Лишь в творчестве и любви такое мотовство и расточительство иногда компенсируется бесхитростным удовольствием от прикосновения к прекрасным и загадочным сторонам бытия. Но чаще они оборачиваются настоящим самоистреблением и безумием. И почти всегда напрасное сжигание энергии, пафосное самопожертвование и приверженность тактике «победа или смерть» приводит человека к уверенности, что его партнеры, подчиненные, родня, дети и все мироздание в целом должны быть ему за это добровольное самоуничтожение беспредельно благодарны. Трагическое заблуждение. Поскольку люди ждут друг от друга в первую очередь понимания и любви, а не рабочих мест и денег, то подобные претензии на благодарность обречены остаться без ответа.
В
гости к смерти
Однажды, когда мы еще танцевали в «Канкане», по телевизору в передаче «Тема», посвященной полным людям, популярный на тот день певец Сергей Крылов предложил толстякам принять участие в создании его шоу.
Крылова я видела еще до его появления на телеэкране, радио и в больших концертах. Он участвовал в организованном питерскими комсомольцами конкурсе молодых эстрадных исполнителей, где впервые почти без отбора и цензуры, открыто, выступали «ДДТ», «Алиса», и наравне с ними не бог весть кто. Крылов затесался где-то между металлистами и панками, и не меньше «Скорой помощи», или «Нате» поразил публику своим странным видом – толстый, неровно обритый человек в семейных трусах, распевая какую-то чушь, бодрым маршем наматывал по сцене круг за кругом. Удивительный «певец» пытался завести публику не вокалом, музыкой и текстом, а гротескным обыгрыванием собственной внешности. Подавая свою полноту, как «фишку», он действовал профессионально, прямолинейно и агрессивно. Позже, уже пробившись в головной эшелон российской эстрады, он смягчил и образ своего героя, и манеру его подачи, но от ставки на фактуру не отказался. Все, за что Сергей брался – съемки в роли Остапа Бендера, освещение приезда Майкла Джексона в Москву, женитьба на красавице, или отцовство - он подавал с чрезвычайным пафосом.
На этот пафос я, собственно, и «купилась» - с небескорыстной, надо признать, готовностью. Шутка ли сказать - вот так, в одночасье за счет популярности звезды перебраться из подвала, на большую сцену, получить свой кусочек известности и денег. Раздобыв номер телефона Крылова, я позвонила ему и рассказала о нашем коллективе. Сергей ответил, что нуждается в единоверцах, и велел срочно приготовить видеокассету и фотографии, т.к. он, вместе с другими членами футбольной команды звезд эстрады «Старко», собирается прибыть в Питер. Разместиться поющим футболистам предстояло в пригороде, в Пушкине, на даче Кочубея. Здесь мне и было назначено свидание, на которое я, сгорая от нетерпения, и в ожидании самых приятных перемен, приехала ранее уговоренного срока.
Старинный особняк, до недавних пор предназначенный только для закрытых партийных междусобойчиков, теперь, с теми же целями, использовался уже более широким кругом важных лиц. Однако простому смертному попасть в него было так же невозможно как в советские времена. Охранники, видя во мне не то проститутку, не то сумасшедшую поклонницу, строго сказали, что артисты еще не вернулись с игры, и велели ждать у входа. Мне было чертовски неловко, противно и обидно. Я сама всегда смотрела на надоедливых девиц, околачивающих пороги театров и концертных залов, если не с пренебрежением, то уж точно с иронией. Задетое тщеславие ребячливо требовало немедленно объявить, что я – не такая, я тоже артистка, и меня даже показывали по телевизору. Но, простояв у ворот час, я слишком устала, чтобы переживать о том, что думают обо мне мужчины в униформе. Потом пошел дождь. Я продолжала нести свою вахту. Стражи, то ли привыкнув ко мне, то ли пожалев, впустили меня в холл. Еще через час пришел автобус со знаменитостями. Взгляды этих ребят говорили ясно, за кого меня здесь принимают. Я кинулась к Крылову, как к избавителю. Но он был слишком уставшим, чтобы мной заниматься. Артист не взял пакет с видео и фото материалами, не стал распространяться о своих планах и предложениях, а вежливо попросил подождать немного, пока он переоденется. Пообещав скоро вернуться, что бы все обсудить, Сергей ушел вместе со всеми.
Я не знаю, какими словами передать такую простую вещь - ожидание. Подумаешь, дело какое, сиди себе и жди. Но о стуле я перестала мечтать еще днем, а теперь был уже вечер. Мокрая от дождя, в каких-то легких тапочках я несколько часов отстояла на ледяном мраморном полу. Не чувствуя усталости, боли в спине и холода, я давно хотела только одного – писать. Сейчас, здесь, и немедленно. И наверняка где-то рядом есть туалет, и возможно охранники, воспринимающие меня уже как часть интерьера, даже пустили бы меня туда, к прекрасному белому импортному унитазу. А если нет, то я согласна на те кустики у дороги. Вряд ли в них можно спрятаться, но теперь это не важно, потому что если я продолжу так стоять, то случиться невозможное, ужасное. Но я не выйду из холла, потому что сейчас спустится ОН. Его нельзя пропустить, с ним нельзя разминуться. И как можно, в такой момент, когда решается все наша судьба, и впереди Москва буквально все проссать…Я буду терпеть… Еще минутку…совсем чуть-чуть… он сейчас придет… не могу…
Приближалась ночь, и надо было спешить на последнюю электричку. Охранникам надоело за мной приглядывать, и один из них отвел меня наверх. В огромном зале, под роскошной люстрой шел веселый пир. Это был тот самый радостный и шумный момент, когда все уже сыты, довольны и пьяны, но никто еще не падает лицом в салат и не затевает драку. Охранник вызвал изрядно хмельного Крылова. Тот взял пакет, взглянул на фотографии, засмеялся, и со словами «Круто! Как-нибудь созвонимся» вернулся к столу. Из зала донеслось: «Мужики, вы сейчас все … Смотрите какие…». И смех. И звуки продолжающегося праздника.
На улице было тепло и тихо. В тени дивных царскосельских аллей, превращающих своей густой тенью белые ночи в темные, я клялась, что если «выросту» и прославлюсь, ни за что не стану ТАКОЙ, и что всегда всем буду помогать.
Теперь я немного «выросла», и знаю, что Крылова не в чем было упрекать, и стоило только пожалеть. Человек после ночи проведенной в поезде с утра гоняет мяч, потом поет, а впереди снова поезд, и очередное выступление. Когда в этой мясорубке, вдруг, наступает краткий миг отдыха, халявы, водки и веселья, трудно помнить о каком-то посетителе - одном из многих, надоедающих каждый день. В сущности, он, и все ему подобные, смотрящиеся в мерцании голубого телеэкрана небожителями и баловнями судьбы, безысходно пребывают в тяжелейшем, ненормальном положении, и сами нуждаются в помощи. Популярность таких людей постоянно висит на волоске, их финансовые проблемы выражаются цифрами с впечатляющим количеством нулей в конце, они в одиночку держат оборону на завоеванном рубеже славы, а главное, как бывалые солдаты шоу-бизнеса, они знают - на этой войне не бывает подкреплений. Здесь сильные не помогают, а, в самом счастливом случае, используют тебя, называя этот грубый процесс «дать шанс».
Шоу Сергей так и не сделал.
Сейчас я отношусь к этой истории со смехом, как к анекдоту. Но одна маленькая деталь, просто несколько слов, сказанных с горяча, довлеют надо мной до сих пор – клятва «не быть такой и всем помогать». Она была дана не Богу, не фортуне, а именно себе, да еще из такой «точки» искренности, что вошла не в память, а прямо в кровь и плоть. Она мучает меня много лет, потому что исполнить ее, нет ни сил, ни возможностей, и все бесконечные старания жить по обещанному сценарию ни к чему не приводят. Я соглашалась сниматься (естественно бесплатно) в клипах начинающих групп, хотя видела, что у людей нет ни базы, ни навыков. В результате, после длительной нервотрепки, все проекты умирали сами собой. Я до изнеможения возилась с толстыми девочками, мечтающими влиться в наш, уже сложившийся коллектив, а потом с болью и разочарованием обнаруживала, что труды были напрасны, т.к. одна барышня вдруг решала отдать силы поступлению в институт, другая все забывала ради наркотиков. Ни при каких обстоятельствах и болезнях я семь лет не распускала свой любительский «аэробный» класс для взрослых. И так себя замучила «чувством долга» перед учениками, что после жесточайшего кризиса, под благовидным предлогом все-таки прекратив вести занятия, еще два года не могла войти в спортзал не то, что как тренер, но даже как клиент.
Толку от такой «помощи» не было никакого, а результатами усилий были лишь недовольство и усталость. Но и освободить себя от клятвы расхожим оправданием - дескать, раньше была глупа, наивна и не знала жизни - я не могла. Потому что ни весь приобретенный жестокий опыт, ни изнурительная борьба за выживание не стерли из моей чувственной памяти ощущение, что ТАК нельзя. Нельзя не замечать протянутой за помощью руки человека, нельзя отмахнуться от людских притязаний на твое внимание коронной фразой продавщиц и кассиров – вас много, а я одна. Не понимая, что со всем этим делать, я постепенно стала сознательно и осторожно избегать ситуаций и людей, способных напомнить мне о добровольном обещании. То есть жульничать.
Совсем недавно, в тысячный раз размышляя можно ли вообще разрешить эту проблему без урона для своей карьеры и здоровья, не увиливая, не лицемеря, я «заглянула» в детство – а как там обстояло дело с помощью? В основном все мы, маленькие, рассчитывали на помощь родителей, воспитателей, и вообще «старших», как на нечто само собой разумеющееся. А взрослые, и, в первую очередь, родители нам действительно помогали, не считаясь с затраченными силами и временем. Но стоило нам выйти из младенчества, как мы начинали узнавать, что помощь штука дорогая, и каким-то хитрым способом связана с любовью. Много любви – много помощи. И, что важнее, наоборот – нет помощи, значит нет любви. Мы это чувствовали: как это самому держать ложку, завязывать шнурки, или решать задачку? а на что тогда родительская любовь? Мы это слышали: ты не помогаешь маме мыть посуду, ты не любишь маму. Мы этому учились: дорогой, если ты меня любишь, то купишь мне эту шубку. Мы привыкали, к тому, что любовный круг семьи замыкает обмен чувств на услуги и обратно. И, в конце концов, овладевали искусством, попадая в среду людей посторонних, случайных и «бесполезных», ограждаться от них благожелательностью, воспитанностью, или равнодушием и «занятостью».
Но ведь был у нас и другой опыт - когда в играх и забавах мы мгновенно, и как будто на всю жизнь сходились с чужаками и незнакомцами, когда любили всех, с кем было весело. В детстве мы никому не «помогали», а просто жили некой общей, для всех играющих детей, жизнью. Нам были интересны все люди. Мы их видели – замечали, рассматривали, изучали, и воспринимали, как часть собственной жизни. Так вот, я думаю, что этот легкий, совсем не обременительный интерес к человеку и есть настоящая «помощь». Она не похожа на покровительство, наставничество, на взаимоотношения «сильного» и «слабого», «богатого» и «бедного», «мудрого» и «неопытного». Скорее ее можно сравнить с увлекательным, обоюдно желанным партнерством, будь то возня в песочнице, или налаживание бизнеса.
Чтобы наша с Крыловым история закончилась «счастливо», мы оба должны были для начала увидеть друг друга, заинтересоваться тем, что увидели, и с азартным удовольствием погрузиться в игру «создай отличное шоу». Мы же были заняты «делом», которое, при «взрослом» к нему подходе, нас только разъединяло. Сейчас в своем многочасовом стоянии за порогом чужого праздника, при всей его сентиментальной метафоричности, я вижу простой и чисто практический факт – тот, кто тебя не видит, тебе не помощник. И наоборот – коли, не хочешь видеть человека, то ничего у него и не проси. Глупо ходить за помощью к тому, кто тебе безразличен или того хуже - не симпатичен, и чья «игра» кроме дивидендов, ни чем не привлекает. Кроме обмана, пустоты и обид из таких походов ничего не получится. Это не этический, а бытийный закон – «жить» можно понарошку, а «играть» с человеком, видеть его и чувствовать можно только взаправду.
Через семь месяцев после пушкинской встречи, в Москве, во время нашего триумфального дебюта на знаменитой сцене концертного зала «Россия», Крылов выскочил из публики, и на глазах у тысяч удивленных зрителей, под прицелом телекамер, пытался «влезть» в наш номер. Недовольный тем, что мы «не обращаем» на него внимания, он попытался утащить сбитую с толку Татьяну в кулисы, принялся было исполнять стриптиз, но был буквально выдавлен мною со сцены. Люди, с которыми мы работали, недоумевали, Таня с Зоей ужасно ругались, пресса не преминула повеселиться, описывая странный курьез, и только я знала всю грустную подноготную этой истории. Потом мы несколько раз работали в одних концертах, здоровались, но никогда не разговаривали – не о чем.
[1]
Алексеева Елена Сергеевна – известный
театровед, театральный
критик, журналист. Друг нашего балета и
всего живого.
[2] Наташа и Вадик Фиссоны – гениальная семья, создавшая смешной и трогательный театр «Комик-трест».
[3] Любимый муж, советчик и критик.
[4] Я до сих пор не понимаю, как были сделаны эти документы. Знаю одно, что спустя пять лет, когда срок их действия истек, и потребовались новые, выяснилось, что Татьянин паспорт должным образом не зарегистрирован. От нее потребовали объяснений, но фирмы, оформившей документ, уже не было и в помине, и спросить за правонарушение оказалось не с кого. Таню спасло только то, что в паспорте стояли десятки виз самых разных государств, и куча отметок иноземных и наших пограничников. Долгие разбирательства ни к чему не привели, и Татьяне выдали новый паспорт. После этого мы с Зоей боялись подойти к ОВИРу, но деваться было некуда, пришлось «сдаваться» властям. К счастью наши документы никаких вопросов не вызвали.
